Неточные совпадения
Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим
в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать
в сторону кособрюхих
шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подходил лет сорока человек, живой, смуглой наружности. На нем был триповый картуз. По обеим
сторонам его, сняв
шапки, шли двое нижнего сословия, — шли, разговаривая и о чем-то с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой мужик; другой,
в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
Кошевой и старшины сняли
шапки и раскланялись на все
стороны козакам, которые гордо стояли, подпершись руками
в бока.
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать
в сторону и, наконец, сняв
шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Туробоев отошел
в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего,
в пышной
шапке сивых волос,
в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами.
В одной руке он держал нож,
в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Лаврушка быстро пошел
в сторону баррикады и скрылся за нею; студент, поправив
шапку, посмотрел вслед ему и, посвистывая, возвратился на двор.
Клим смотрел, как вода, успокаиваясь, текла
в одну
сторону, играя
шапкой Бориса, смотрел и бормотал...
Самгин шагал
в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками
в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли
в деревню, возница, сорвав
шапку с головы, закричал...
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет на его
сторону, а она — что он уступит, сознавая
в то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как
шапку надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
И японские войска расставлены были по обеим
сторонам дороги, то есть те же солдаты, с картонными
шапками на головах и ружьями, или quasi-ружьями
в чехлах, ноги врозь и колени вперед.
На противоположной
стороне дороги Нехлюдов узнал синий платок Катюши, черное пальто Веры Ефремовны, куртку и вязаную
шапку и белые шерстяные чулки, обвязанные
в роде сандалий ремнями, Симонсона.
Охотиться нам долго не пришлось. Когда мы снова сошлись, день был на исходе. Солнце уже заглядывало за горы, лучи его пробрались
в самую глубь леса и золотистым сиянием осветили стволы тополей, остроконечные вершины елей и мохнатые
шапки кедровников. Где-то
в стороне от нас раздался пронзительный крик.
На жидке не было
шапки: он держал ее под мышкой, ноги он вдел не
в самые стремена, а
в ремни стремян; разорванные полы его кафтана висели с обеих
сторон седла.
Староста отвел из приличия лошадь
в сторону, взвалился на нее и пустился рысцой за коляской, держа
шапку в руке.
— А вот мой личный враг идет, — промолвил он, вдруг вернувшись ко мне, — видите этого толстого человека с бурым лицом и щетиной на голове, вон что
шапку сгреб
в руку да по стенке пробирается и на все
стороны озирается, как волк?
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась
в разные
стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня,
в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык:
шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась
в них.
На дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без
шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку
в некоторую часть своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал во все
стороны.
Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя
в горшке, колдун; как звезды, собравшись
в кучу, играли
в жмурки; как клубился
в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял
шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма… много еще дряни встречали они.
Вот другая группа: кандальные каторжные
в шапках и без
шапок, звеня цепями, тащат тяжелую тачку с песком, сзади к тачке цепляются мальчишки, по
сторонам плетутся конвойные с потными красными лицами и с ружьями на плечах.
Молодые люди оставались
в саду. Студент, подостлав под себя свитку и заломив смушковую
шапку, разлегся на траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат сидел на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет
в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько
в стороне, опершись на подоконник, сидел, опустив голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
У самого въезда
в Тайболу, на левой
стороне дороги, зеленой
шапкой виднелся старый раскольничий могильник. Дорога здесь двоилась: тракт отделял влево узенькую дорожку, по которой и нужно было ехать Яше. На росстани они попрощались с Кишкиным, и Мыльников презрительно проговорил ему вслед...
Марья Михайловна поселилась с сыном
в этом мезонине, и по этой галерее бегал кроткий, но резвый Вильгельм-Роберт Райнер, засматриваясь то на блестящие снеговые
шапки гор, окружающих со всех
сторон долину, то следя за тихим, медлительным шагом коров, переходивших вброд озерной заливец.
Ее толкнули
в грудь, она покачнулась и села на лавку. Над головами людей мелькали руки жандармов, они хватали за воротники и плечи, отшвыривали
в сторону тела, срывали
шапки, далеко отбрасывая их. Все почернело, закачалось
в глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса...
Низко оселись под ним, на лежачих рессорах, покрытые лаком пролетки; блестит на солнце серебряная сбруя; блестят оплывшие бока жирнейшего
в мире жеребца; блестят кафтан, кушак и
шапка на кучере; блестит, наконец, он сам, Михайло Трофимов, своим тончайшего сукна сюртуком, сам, растолстевший пудов до пятнадцати весу и только, как тюлень, лениво поворачивающий свою морду во все
стороны и слегка кивающий головой, когда ему, почти
в пояс, кланялись шедшие по улице мастеровые и приказные.
— А такой вопрос, что после него станет ясно: оставаться нам вместе или молча разобрать наши
шапки и разойтись
в свои
стороны.
Петр Васильев, не глядя
в его
сторону, что-то говорил, строго и веско, а он судорожным движением правой руки все сдвигал
шапку: подымает руку, точно собираясь перекреститься, и толкнет
шапку вверх, потом — еще и еще, а сдвинув ее почти до темени, снова туго и неловко натянет до бровей. Этот судорожный жест заставил меня вспомнить дурачка Игошу Смерть
в Кармане.
Шакир шагал
стороной, без
шапки,
в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался
в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
Но этот помпадур, даже среди необыкновенных, был самый необыкновенный. Начальственного любомудрия не было
в нем нисколько. Во время прогулок, когда прохожие снимали перед ним
шапки, он краснел; когда же усматривал, что часовой на тюремной гауптвахте, завидев его, готовится дернуть за звонок, то мысленно желал провалиться сквозь землю и немедленно сворачивал куда-нибудь
в сторону.
После того берут они жезлы и
шапки опять
в руки, подходят к атаману, принимая от него приказания, возвращаются к народу и громко приветствуют оный сими словами: «Помолчите, атаманы молодцы и все великое войско яицкое!» А наконец, объявив дело, для которого созвано собрание, вопрошают: «Любо ль, атаманы молодцы?» Тогда со всех
сторон или кричат: «любо», или подымаются ропот и крики: «не любо».
Когда соберется довольно много народа, то атаман выходит к оному из избы на крыльцо с серебряною позолоченною булавою; за ним с жезлами
в руках есаулы, которые тотчас идут
в средину собрания, кладут жезлы и
шапки на землю, читают молитву и кланяются сперва атаману, а потом на все
стороны окружающим их казакам.
— Пункт второй: «Запрещаются повсеместно лжепредсказания и лжепредзнаменования…» Чувствуете-с? Затем пункт третий-с: «Запрещается выдавать себя за колдуна или чародея и употреблять подобные обманы-с». Что вы на это скажете? А вдруг все это обнаружится или
стороной дойдет до начальства? Кто
в ответе? — Я. Кого из службы по
шапке? — Меня. Видите, какая штукенция.
Поравнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернул
в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до
шапки, спросил...
Три огромные носа
в огромных бараньих
шапках держали над тазом четвертый нос, из которого
в две противоположные
стороны били фонтаны крови.
Человек
в сером армяке, подпоясанный пестрым кушаком, из-за которого виднелась рукоятка широкого турецкого кинжала, лежал на снегу; длинная винтовка
в суконном чехле висела у него за спиною, а с правой
стороны к поясу привязана была толстая казацкая плеть; татарская
шапка, с густым околышем, лежала подле его головы. Собака остановилась подле него и, глядя пристально на наших путешественников, начала выть жалобным голосом.
В две минуты конь был оседлан. Толпа любопытных расступилась; Кирша оправился, подтянул кушак, надвинул
шапку и не торопясь подошел к коню. Сначала он стал его приголубливать: потрепал ласково по шее, погладил, потом зашел с левой
стороны и вдруг, как птица, вспорхнул на седло.
Оружие и воинственный вид запорожца обратили на себя общее внимание, и, когда он подошел к церковному погосту, толпа с почтением расступилась, и все передние крестьяне, поглядывая с робостью на Киршу, приподняли торопливо свои
шапки, кроме одного плечистого детины, который, взглянув довольно равнодушно на запорожца, оборотился снова
в ту
сторону, откуда приближалось несколько саней и человек двадцать конных и пеших.
Шапки редко высятся перпендикулярно — косятся по большей части на
стороны; как какой-нибудь исполинский контрабас, ревущий
в три смычка, — контрабас, у которого поминутно лопаются струны, гудит народ, окружающий «Расставанье».
Одно и то же чувство — чувство неловкости, тягостного принуждения, быть может, даже стыда со
стороны девушки — проглядывало на лице того и другого. Но нечего было долго думать. Глеб, чего доброго, начнет еще подтрунивать. Ваня подошел к девушке и, переминая
в руках
шапку, поцеловал ее трижды (Глеб настоял на том), причем, казалось, вся душа кинулась
в лицо Вани и колени его задрожали.
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял
в руках
шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из
стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
— Митрополит! — говорили остановившиеся прохожие, снимали
шапки и кланялись возку, из окна которого митрополит
в черной рясе с широкими рукавами и
в белом клобуке с бриллиантовым крестом благословлял на обе
стороны народ. Oн eхал к Кремлю.
Фома увидел, что он толкнул мужика, а мужик, сняв
шапку, виновато пошел
в сторону…
— Маленькая такая, худая, весёлая. Бывало, спрячет
шапку мою или что другое, — я говорю: «Олька, где вещь?» А она: «Ищи, ты ведь сыщик!» Любила шутить. Но была распутная, чуть отвернёшься
в сторону, а она уж с другим. Бить её боязно было — слаба. Всё-таки за косы драл, — надо же как-нибудь…
И таким образом мы жили
в чаду самых разнообразных страхов. С одной
стороны — опасения, что детей наших переедят свиньи, с другой — грустное предвидение относительно неломания
шапок… Возможно ли же, чтобы при такой перспективе мы, беззащитные, так сказать, временно лишенные покровительства законов, могли иметь какие-нибудь другие сны, кроме страшных!
Когда Митрий вернулся с водой, Силантий спустил
в бурак свои сухари и долго их размешивал деревянной облизанной ложкой. Сухари, приготовленные из недопеченного, сырого хлеба, и не думали размокать, что очень огорчало обоих мужиков, пока они не стали есть свое импровизированное кушанье
в его настоящем виде. Перед тем как взяться за ложки, они сняли
шапки и набожно помолились
в восточную
сторону. Я уверен, что самая голодная крыса — и та отказалась бы есть окаменелые сухари из бурака Силантия.
Когда же встречается с ним мужик и, остановясь
в стороне, снимает
шапку, низко кланяется и приговаривает: «Здравствуй, батюшка князь, ваше сиятельство, наше красное солнышко!» — то князь немедленно наводит на него свой лорнет, приветливо кивает головой и ласково говорит ему «Bonjour, mon ami, bonjour!», [Здравствуй, друг мой, здравствуй! (франц.)] и много подобных слухов ходило
в Мордасове; князя никак не могли забыть: он жил
в таком близком соседстве!
Отворив дверь, Эдвардс вошел к крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было
в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной
стороны красовалось зеркальце
в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде, торчала остроконечная войлоковая
шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и часть мужской обыденной одежды громоздились
в углу на столе.
Григорий махнул рукой и без дальних рассуждений пошел отхватывать по соседней ржи. Уж начали было мелькать перед ним верхушки ветл, ограждавших барский сад, мелькнула вдалеке и колокольня, как вдруг рожь
в стороне заколыхалась, и, отколе ни возьмись, глянула сначала одна
шапка, потом другая и третья; не успел Григорий присесть наземь, как уже увидел себя окруженного тремя мужиками.
В гостином дворе торговцы
в лавках и у лавок; проходит народ, некоторые останавливаются и покупают разные вещи. Слышны голоса: «Здесь рукавицы,
шапки, кушаки! Гляди, зипун! Из Решмы, с оторочкой». Петр Аксенов сидит на скамье у своей лавки (крайней справа). Василий Лыткин входит, отпирает крайнюю лавку с противоположной
стороны; заставляет ее скамьей и подходит к Аксенову.
Это был молодой человек лет двадцати. Лицо у него было изжелта-бледное. На голове была надета бархатная
шапка в форме берета, но с козырьком, и из-под нее виднелись края ермолки. Длинные завитые локонами пейсы свисали по
сторонам.
Сани уже тронулись, когда он грузно ввалился
в них, рискуя задавить пьяного Сеньку, и вся группа бестолковым темным пятном опять понеслась вперед, вихляясь из
стороны в сторону… Над широкой спинкой саней мелькали руки, спины, собольи
шапки. Бурмакин с Сенькой возились, как два медведя, отымая друг у друга бутылку с водкой, которая весело мелькала на солнце… Неровно звенел колокольчик, и к нам доносились нелепые обрывки циничной приисковой песни.